Меня зовут Том Уилсон, мне восемьдесят четыре. Мою маму звали Кэролайн, а папу — Джефф Уилсон. Мы жили в поместье Джима Уилсона, рядом с церковью Нового Сиона. Я и сейчас тут живу — у меня участок земли и ферма.

В общем, мы принадлежали мастеру Джиму и мисс Нэнси Уилсон. Я родился здесь, а маму привезли из Теннесси. Она досталась мастеру Джиму по наследству, но до этого ее купили за тысячу долларов. Мама была крупной сильной женщиной, стоила дорого, а папа стоил девятьсот долларов. Мастер Джим купил его на аукционе, не знаю, откуда он был. Помню только, как он рассказывал, что его продали [мастеру Джиму].

Они оба работали в поле. Мама могла весь день пахать в поле, как мужчина, а вечером после этого еще подоить двадцать коров.

Большой дом был из бревен, комнат в нем было, кажется, семь или восемь, а кухня стояла отдельно от дома. В доме была кирпичная труба и еще одна из глины, а еще большое крыльцо спереди. Помню, мисс Нэнси и другие белые любили там сидеть вечерами и просили нас, цветных детей, танцевать, петь и выделывать всякие штуки, чтобы развлечься. Еще у них была такая кормушка, ну вот как для свиней делают. Они просили кухарку сделать здоровый кусок кукурузного хлеба, клали его в кормушку, а сверху наливали молока и патоки и звали нас, цветных детей. Ну и, конечно, этого всего оказывалось у нас в волосах и в глазах не меньше, чем во рту.

Думаю, у мастера Джима было двести или триста акров. Мы выращивали хлопок и картошку и разводили свиней. Нет, мэм, своих участков у рабов не было. Мастер Джим каждую неделю выдавал нам пайки. Но большинство цветных готовили еду на очагах у себя дома. Обычно готовили опоссумов и картошку.

По ночам мама работала на ткацком станке, при свете сосновой лучины. В большом доме были сальные свечи — помню, как мама их отливала. А прялки стояли в кухне, там был земляной пол. Мы носили одежду из [ткани] ловелл, которую мама ткала на станке. Не помню, чтобы у нас была обувь.

Я все больше играл и помогал с уборкой и мытьем посуды. В общем был такой помощник по дому.

Когда мы болели, мама делала пилюли из разных трав. Она собирала корни дикого лимона и варила из них сироп, потом оставляла застывать и делала из него пилюли. Они обычно помогали от всего.

Рождество было для нас очень радостным временем. Да, нам давали дополнительные пайки и отпуск, чтобы мы могли повеселиться и побездельничать. Обычно нам давали неделю. Вот что делал мастер Джим, когда наступало Рождество: он посылал какого-нибудь раба за бревном и говорил: «Пока это бревно не догорит, можете не работать». Мы, конечно, находили здоровое бревно, чем больше, тем лучше, и вымачивали его в ручье, чтобы оно горело как можно дольше. Потом клали его с краю костра, и оно горело неделю.

Никто из нас не умел читать и писать, и нас никто этому не учил, пока нас не освободили. Потом кое-кто учился в школах для цветных.

Да, я видел, как пороли мою маму и многих других. У мастера Джима была палка, к который был приделан кожаный точильный ремень, и он ей порол рабов, положив их на бочку. Один раз мой папа сбежал. Мастер Джим пустил по следу гончих и поймал его, пока он не успел убежать далеко. И вот он положил его на бочку и порол весь день, с рассвета до заката. Папа потом не мог говорить, только шептал еле-еле.

Патрульные — да, я много о них слышал; они точно тебя поймали бы, если бы ты куда-нибудь направился без пропуска от мастера Джима.

Однажды мы, цветные дети, играли во дворе, а мисс Нэнси и другие сидели на крыльце, и вдруг я вижу каких-то людей на дороге и говорю: «Смотрите, что это такое?»

Белые тут же побежали в лес и спрятались — они поняли, что по дороге, где-то в миле от нас, в нашу сторону скачет кавалерия. Ко мне подскакал солдат, направил на меня штык и говорит: «Парень, где у вас хранится картошка»? Я показал. Эти солдаты помирали с голоду. Они взяли тридцать мешков картошки, пятнадцать или двадцать кур и пять окороков. Потом пошли в коптильню и взяли пять или десять фунтов колбасы и ветчины. Того, что они забрали, хватило, чтобы нагрузить три повозки, которые они отвезли в церковь Нового Сиона, где-то в миле от нас. В ту ночь они там разбили лагерь.

Это было после осады Виксберга. Мастер Джим не особенно расстроился, но утром послал нас за тем, что осталось, и мы привезли обратно целую повозку.

Я отлично помню, как нас освободили. Это случилось зимой, как вы знаете, и мастер Джим был в таком бешенстве, что пошел на речку, разбил лед и нырнул в прорубь, а через две недели умер от воспаления легких.

Я был рад свободе, потому что она означала, что пороть нас больше никто не будет.

Потом мы купили у Уилсонов землю из того, что оставалось, и я с тех пор на ней тружусь.