«Я наполовину индианка, и по мне это видно, а если б я носила золотые кольца в ушах и в носу, была бы очень похожа на маму, она-то была чистокровная индианка. Не знаю, из какого племени, но она была здоровая, высокая, с черными волосами, такими длинными, что она могла на них сидеть, и густыми, как хвост у мула. Она носила томагавк, и если кто ей попадался навстречу на дороге, то переходил на обочину. Она была из округа Джайлз в Теннесси. А звали ее Мирар-Лу Эллен. Отца моего звали Спенсер Джонсон, я его и не видала, они с мамой не были женаты.

С тех пор, как я себя помню, и до конца войны, когда мы стали свободными, мы жили у мастера Пинтера [Пойнтера]. И я бы никому не посоветовала при хозяине называть нас рабами. Он этого не выносил, понимаете? На земле мы особо не работали, у мастера Пинтера был литейный завод, и большинство его людей работали там. Ну, еду мы себе какую-то выращивали, но и только, потому что ближайший торговый город был Нэшвилл, а это по тем временам было очень далеко.

У меня было девять братьев и сестер. Их звали Монро Хендерсон (он прислуживал в доме), Джефферсон, Айда, Фелия, Лора, Айзора и еще двоих не помню — они, наверное, умерли младенцами. Нас всех звали так же, как детей мастера Пинтера, и мы с ними играли, да, играли с ними.

Когда я подросла, то стала чесать шерсть и хлопок. Денег за работу нам не платили, да они и не нужны нам были. У нас было все что нужно, и еды много хорошей, и одежда теплая.

Наши негры так гордились тем, что принадлежали мастеру Пинтеру, что разбивали белые камни и посыпали щебенкой дорогу, получались красивые белые дорожки для хозяйки. Когда выкатывали экипаж для поездки, сначала выходила мама с белой тряпкой в руках и протирала экипаж — ха, не дай бог там будет хоть пятнышко.

Мама всегда учила всех своих детей, и белых, и черных, что если входишь в комнату со взрослыми, надо сначала поклониться, а потом сесть и сидеть спокойно.

Мужчины в те времена тоже ходили с длинными волосами, но иногда их подстригали, когда они слишком вырастали и было жарко. Они ставили на голову молочный горшок кверху дном и так ровняли.

О войне мы особо ничего не знали, мы не хотели уходить от хозяина, а больше нас ничего не интересовало. Помню, как старый Джефф Дэвис приехал к хозяину и говорит: «Давай я отвезу твоих негров в Форт-Пиллоу и спрячу их там в пещере, пока это все не закончится». Хозяин его прогнал и сказал: «Никто из моих людей ни в какой пещере сидеть не будет, они на меня работали, и все свои деньги я заработал с их помощью. Я буду с ними обращаться по справедливости».

Там, где мы жили, о школах никто не слышал. Нам они были не нужны, и что это такое, никто не знал.

Одно я помню хорошо, и мне интересно, был ли там кто-нибудь еще и помнит ли эту историю. Хозяйка, миссис Пинтер, взяла меня посмотреть, как вешают Джона Брауна — он был вигом. Его привезли из суда округа Калпепер, в Виргинии, и повесили на березе в Харперс-Ферри, на берегу реки Джеймс. Сейчас поют «Повесили его на яблоне», но это неправильно. Я сама это видела, так что я точно знаю.

Я говорила, что денег нам не платили, но я знала, что это такое, потому что хозяин никогда не запирал погреб, а он там держал еду и свои деньги в маленьких бочонках, и мы с ними играли, и никто никогда не пытался взять хоть что-нибудь.

Позже я еще научилась гладить, и у нас там две женщины гладили каждый день — они умели так отгладить кружевные нижние юбки, что эти юбки колом стояли!

Мама была главной в доме, и для хозяйских детей тоже, и если какой ребенок мимо нее проходил, она говорила: «Подними-ка платье». И если она видела хоть пятнышко или складку, то заставляла снимать всю одежду и переодеваться. Потом говорила снять ботинки, нюхала ноги, ха! Звала Лайзу, та приносила такую ванночку для ног, и мама мыла им ноги, вытирала и надевала чистые чулки. В общем, мама была чистюля, каких поискать.

Когда я достаточно подросла, чтобы обращать на это внимание, меня поразило, как мама разговаривала с белыми парнями, которые приходили поухаживать за дочерьми миссис Пинтер. Мама открывала им дверь и спрашивала: «Тебе чего?». Парень говорит: «Я к мисс такой-то». Она говорит: «С чего ты взял, что имеешь право встречаться с моей прекрасной дочерью? Что у тебя есть? Ты можешь нанять кого-нибудь для работы по дому? Думаешь, моя дочь выйдет замуж за белого бедняка и будет всю жизнь пахать»? И если парень не мог на это ответить, мама замахивалась своим томагавком и кричала: «Иди прочь и не думай возвращаться!» Да, и еще этим парням не стоило приходить к нашим девушкам в рубашке, если на парне не было сюртука, мама сразу думала о нем плохо.

Когда война закончилась и мы стали свободными, работу найти было несложно. Я всегда была честной и верующей, я из Южной баптистской церкви. Я нашла работу у богатых белых и много с ними ездила. Потом семь лет работала прачкой в госпитале морской пехоты в Сент-Луисе, когда Джордж Вашингтон был президентом. Еще работала горничной на пароходе, мы много раз ходили во Флориду. И еще горничной у миссис Буш, в Сент-Луисе, это были очень богатые люди, они там пиво делали.

Ричард говорит, что он родился 8 мая 1845 года в Мемфисе, штат Теннеси. А я родилась 8 мая 1835 года в округе Джайлз, штат Теннеси. Ни его, ни меня никто не мучил, но мы рады, что рабства больше нет".