Интервью: Милдред Томпсон, сентябрь 1936 года

[Сожалеет об отмене рабства]

Сара Дуглас:

«Я крестилась на второй год после капитуляции. Мне тогда было двенадцать, и за меня поручилась хозяйка. В то время если ребенок хотел вступить в церковь, то какой-нибудь взрослый должен был за него поручиться и сказать, готов ребенок креститься или нет. Сейчас детей принимают, как только они научатся говорить, и никакие взрослые за них не ручаются.

Рабство, конечно, было хорошим временем. Нас кормили, одевали, ни о чем не надо было беспокоиться. А теперь бедняги-негры голодают. Да, нас, конечно, пороли. У моего старика на спине до сих пор шрамы от тех порок; да и меня пороли, но мне это только помогло. Нет, правда. А то бы до сих пор врала, шлялась где попало и воровала цыплят.

Мы с моим стариком женаты уже шестьдесят шесть лет, а детей у нас не было и нет. Нет ничего на целом свете милее маленьких детей. И если бы они у нас были, сейчас у нас, стариков, было бы кому о нас позаботиться. Моему старику, Тому, 89, а мне 82. Бедный мой старик. Я делаю для него все, что могу, но я тоже уже старуха. Молодые негры сейчас такие заносчивые. Думают, что они лучше нас. Черномазые просто не любят друг друга и не стоят друг за друга, как белые.

Но я за своего старика буду всегда стоять. Я ему нужна. Без меня он как дитя беспомощное. Я была очень веселая и горделивая в молодости, но сейчас я стала лучше, чем тогда. Мне нравится ходить в церковь. Видите вон там, за холмом, маленькую белую церковь? Это Дугласова часовня, баптистская церковь. Мы с мужем отдали для нее землю. У нас ее было много, когда заложили Дуглас [(имеется в виду Дугласово предместье)]. Теперь-то неграм даже есть часто нечего. И ни у кого из прихожан не хватает миссионерства, чтобы принести нам чего-нибудь поесть. У белых добрые сердца, а негры вечно друг другу завидуют. Но главное в белых то, что они говорят неправду, но не часто, но уж когда они это делают — негр им не соперник.

У негров теперь с религией стало хуже, чем раньше. Я как-то пришла на миссионерское собрание к одной сестре, и она говорит: «Сестра Дуглас, запевай, а мы подхватим». Ну я и запела «О благодать».

Допела где-то до половины первого куплета и смотрю — что-то никто мне не подпевает, но я все пела и пела, и вот уже преисполнилась духом божьим, но тут та сестра вдруг говорит: «Сестра Дуглас, а ты разве не знаешь, что эта песня вышла из моды?». И запела «Я улечу», и тут все сестры подхватили «Улечу, улечу» — больше было похоже на танцевальный мотивчик.

Да, мэм, это наша повозка стоит за углом. Мы много на ней ездили, пока она совсем не поизносилась. А вот эта старая кляча — наша семейная лошадь. Я ее зову Долли-Джейн. Она с нами уже сорок лет, и иногда болеет, как и я. Я каждый раз думаю — ну теперь-то точно конец, но она как-то выкарабкивается, как и я, когда меня прихватывает. Мы живем в этом доме с 1900-го, но скоро переезжаем на ту сторону железной дороги к остальным неграм. С этой стороны живут только белые — кроме нас. Когда тут построили железную дорогу, у меня было небольшое хлопковое поле, и я очень плакала, потому что железную дорогу проложили прямо по полю, и часть его я потеряла. Ничего мы от этой железной дороги не получили, одни убытки.

Нет, мэм, мой старик с вами сегодня поговорить не сможет, он болеет. Может, вы еще раз приедете, и он тогда с вами поговорит».

[Тем временем мы навели справки о Томе и Саре Дуглас и выяснили, что у Тома есть счет в банке и что когда-то ему принадлежала вся земля, которая сейчас называется Дугласово предместье. Через несколько дней мы вернулись и застали Тома сидящим на крыльце.]

Дядя Том Дуглас:

«Да, мэм, войну я помню. Мне было четырнадцать, когда она началась, и восемнадцать, когда закончилась. Моим хозяином был Б. Б. Томас из Юнион-Париш, штат Луизиана, рядом с Марионом, штат Луизиана. Я видел, как первые солдаты отправились на фронт, и как уходил сын хозяина. Когда он вернулся в конце войны, он привез с собой здоровый кусок мяса мула, чтобы показать нам, неграм, чем ему приходилось питаться в армии.

Меня ни разу не продавали, но многих тамошних рабов продали — их продавали как скот. Помню одну семью. Муж был кузнецом, жена кухаркой, а один из детей прислуживал в столовой. И вот их всех выставили на продажу, и всех купили по одному, так что они все отправились в разные места и больше никогда друг друга не видели. Негров продавали как коров или лошадей. Нет, мэм, мне не нравилось жить при рабстве. Я предпочитаю быть свободным и голодным.

[Том — единственный бывший раб, сказавший нам, что предпочитает быть свободным. Полагаем, это потому, что у него есть счет в банке, и он ни от кого не зависит.]

Хотите, чтобы я рассказал о призраках? Они существуют. Да, мэм. Кто-то говорит, что это просто туман, но я в них верю, и Сара тоже их видела. Эй, мисс, а зачем вам этот карандаш?

[После того, как мы отложили блокноты и карандаши, заверив Дугласов, что никому ничего не скажем, они рассказали нам следующее:]

Когда мы с Сарой жили в Муре, где-то в трех милях отсюда на главной дороге, мы на этих призраков насмотрелись. Из нашего дома было видно кладбище, и мы видели, как эти привидения появлялись из-под земли, шли мимо дома в рощу и там разбивали лагерь. Мы видели костры. Слышали, как стучат тарелки, кружки, ножи и вилки. И как они разговаривали. И что-то копали лопатами. А иногда на кладбище они занимались тем, что делали до того, как умерли. Кто-то пахал, кто-то кузнечным делом занимался, в общем, каждый делал то, что и при жизни. А когда начинало светать, они перебегали через наш двор и прятались обратно в могилы. Да, мэм, пока мы там жили, мы их постоянно видели. Когда мы оттуда съехали, кто-то нашел золото, которое было спрятано в трубе. И говорят, что с тех пор призраков там не видели.

Да, мэм, никаких сомнений тут быть не может. Призраки существуют. И я, и Сара их видели, но последний раз очень давно».

Интервью: Кэрол Грэм, 11 августа 1937 года

Том и Сара Дуглас

Возраст: 90 и 83

[ПРИМЕЧАНИЕ: Это второе интервью с дядей Томом и тетей Сарой Дуглас. Первое было направлено вам в сентябре 1936 года; оно было взято г-жой Милдред Томпсон, Эльдорадо, штат Арканзас. Г-жа Томпсон больше не задействована в проекте. Второе интервью было взято Кэрол Грэм.]

Я был рабом, пока мне не исполнилось восемнадцать. Я родился в 1847-м, а освободился в в 1865-м. Нет, хозяин не дал мне 40 акров земли и мула. После освобождения хозяин вывел нас за ворота и сказал, что мы свободны. «Можете работать на кого хотите». Мы посидели немного, а потом вернулись к хозяину, и он сказал, что если мы хотим остаться с ним и закончить сбор урожая, то он обеспечит нас едой и одеждой. На следующий год мы работали на него за половину того, что соберем, и еще года четыре или пять так работали. Если мы не съедали или не снашивали того, что нам давал хозяин, он возмещал деньгами, и часто к концу года мы зарабатывали долларов пятьдесят.

Сказать по правде, наше время гораздо лучше, чем времена рабства. Пусть я голодный и раздетый, но я свободен. А свобода для меня главное.

Про Ку-Клукс-Клан я слышал, но никогда ни одного из них не видел. Видел только места, куда они наведывались.

Несколько лет мы голосовали. Мы считались гражданами — голосовали и все такое. Думаю, что если мы платим налоги, мы должны голосовать, потому что раз мы платим налоги — мы граждане, разве не так? Я когда-то серьезно занимался политикой — потерял все, что имел, дом, сорок акров, хороший колодец, скот, вообще все. Однажды мне сказали, что к моему дому идут ку-клукс-клановцы, и я на закате вскочил на коня, уехал оттуда и больше никогда не возвращался. Я влез в большую политику, потерял все, что имел, и больше политикой не занимался. Мне 15 сентября будет девяносто. Вроде старикам должны платить пенсии, и если это так, то и мне должна быть положена, хотя говорят, что если старики справляются, если у них есть где спать и что есть, то они ничего не получат.

Я приехал в Эльдорадо 3 января 1893 года. Тогда вокруг был лес. Я купил 120 акров у мистера Дейва Армстронга по пять долларов за акр и за девять лет все выплатил. Мне к тому времени надоело работать за половину урожая.

С 1897-го или 1898-го работал на лесопилке. Потом три года занимался всяким разным в городе, то одним, то другим. Когда я приехал в город, у меня с собой было 25 долларов, через три года у меня было 28. То есть откладывал по одному доллару в год и устал от этого.

Сейчас живу за счет своей земли. Часть продал, часть продаю сейчас, но времена теперь тяжелые, и платить людям нечем. Я получаю от 18 до 25 долларов в месяц.

Молодежь сейчас занимается разрушением. Одним только разрушением. Вы и сами молода, но и вы согласитесь, что времена сейчас не те, чем десять лет назад. Молодежь катится в бездну. Я-то возвращаюсь домой. Когда я вспоминаю то, что было 80 лет назад, и сравниваю с сегодняшним днем, то вижу огромные изменения. Нет, я возвращаюсь домой. Не знаю, что вы, молодежь, увидите через 80 лет. Все пытаются что-то получить и ничего не дать.

Мы раньше пели «Дайте мне старую религию, это то, что мне нужно».

Еще мы пели «Я воин креста» и многое другое. Мы сейчас не живем, не служим Господу. Гордыня, формализм и жадность мешают людям верить в Господа и не дают им вернуться к старой религии. Помните эту старую присказку: «Проповедь читает, все и всех круша, Про деньги все понятно, но где же здесь душа?» Похоже, вот в такое время мы и живем.

Вы спрашиваете, остались ли у меня на спине шрамы от кнута хозяина? Нет, мэм. Я всегда был хорошим, умным мальчиком, вырос в одном дворе с белыми детьми. Сара вам так сказала в прошлом году? Мисс, тут какая-то ошибка. Да, пару раз меня пороли, но за дело, иначе хозяин меня пороть бы не стал, и уж шрамов никаких точно не осталось бы. Хозяин хорошо относился к своим неграм, и я же говорю, я вырос вместе с его детьми, и что он, что хозяйка ко мне очень хорошо относились. Все негритянские дети ели из одного большого котла, а по воскресеньям нам на завтрак давали горячие печенья с маслом. Нет, мэм, хозяин всегда хорошо относился к своим неграм».

Интервью: Пернелла М. Андерсон, 1938 год

Сара Дуглас:

«Я родилась в Алабаме. Когда — не знаю, хозяйка мне не говорила. Мама померла, когда я была совсем маленькой, и меня воспитывала старая хозяйка. Жизнь у меня была нелегкая. Я спала на полу, как кошка — где придется прилечь, там и спала. Зимой на тряпках. Когда я болела, хозяйка давала мне много лекарств, она хотела, чтобы я была здоровой и работала. Хозяина звали Джон Баффет, а хозяйку — Эдди Баффет. Она насыпала мне хлеб в жестяную банку, наливала жидкость и ставила на пол. До двенадцати лет я ни разу не ела за столом, а это было уже после свободы.

Когда она хотела меня выпороть, она просовывала мою голову между двух жердей в заборе, брала кожаный кнут и стегала меня так, что я потом неделю сидеть не могла. Иногда она связывала нам руки вокруг дерева и привязывала нас к дереву за шею, лицом к дереву, и потом они били нас таким кожаным кнутом, а к нему был привязан кусочек свинца, и вот тут — господи помилуй! Ох уж я кричала! «Умоляю, госпожа, умоляю!» Это мы так говорили вместо «господи помилуй». Последний разона привязала меня к дереву и о боже, как она меня порола! То была самая ужасная порка в моей жизни. Я кричала, вырывалась, вопила, пока силы не кончились. Я притворилась мертвой, но она продолжала. Я перестала плакать и сказала: «Хозяйка, если бы я была на вашем месте, а вы на моем, я бы не стала вас так бить». Это подействовало; она отпустила меня и больше никогда не била.

В детстве я чем только не занималась: колола бревна на брусья, сажала, рыла канавы, пахала, рубила дрова, собирала урожай и сеяла.

Помню, как молодой хозяин уходил на войну. И первый выстрел тоже помню, хотя я его не видела, а только слышала звук и видела дым.

В школу я никогда не ходила. Белые говорили, что учиться нам незачем, а если надо будет чему-нибудь научиться, они нас научат кожаным кнутом.

Мы ходили в церковь для белых, сидели там на задах на полу. Они разрешали нам ходить в церковь, когда мы были готовы или когда нам казалось, что Господь простил нам наши грехи. О своем желании мы сообщали так: «Мне кажется, что Господь простил меня за мои грехи. Я молилась и стала лучше. Я принадлежу хозяину такому-то, мне столько-то лет». Потом белый священник спрашивал хозяйку и хозяина, как они к этому относятся и заметили ли они какие-то изменения. Хозяева тогда вставали и говорили: «Я вижу, что она не ворует, что она меньше врет и лучше работает». Тогда нам разрешали ходить в церковь. Во времена рабства мы служили хозяйке с хозяином, а не Богу.

Помню, что хозяйка померла сразу после войны. Она была с нами очень строга, и когда она померла, мы на радостях устроили танцы в ее кухне, и тут хозяйка вернулась, дала одной рабыне пощечину, и у нее на лице остался след. След этой белой руки так и не прошел, а это место навсегда осталось проклятым.

Не знаю, как помочь вам с моим возрастом, но через два года после капитуляции мне было двенадцать».


Интервью: Пернелла М. Андерсон

Том Дуглас (возраст: 91):

«Я родился в Марионе, штат Луизиана, 15 сентября 1847 года, в восемь часов утра. Когда была капитуляция, мне было восемнадцать. Моего хозяина звали Б. Б. Томас, а хозяйку — Сьюзен Томас. У хозяина было много рабов, и мы все работали не покладая рук, как будто пожар гасили. Господи боже, сейчас и близко так никто не работает. Мы рано ложились и рано вставали. У нас были пахари, и мотыжники, и те, кто новые земли расчищали, куча поваров и кухарок, прачка. Все мы работали и не возражали. А если мы начинали себя вести так, как будто не хотим работать, нам связывали руки, привязывали к дереву или к кусту и пороли до крови. Еще у них было специальное место для порки.

Нас продавали и покупали, как сейчас продают и покупают свиней, коров и прочий скот. Строили специальные стойла, как сейчас строят для коров или свиней. Негров туда сотнями загоняли и продавали тому, кто предложит лучшую цену. Белые следили за нашим возрастом, чтобы знать, сколько нам лет, когда они захотят нас продать. Для белых, которые совершали проступок, была тюрьма. А для нас было то место для порки, нас привязывали и рассекали кожу кожаным кнутом.

Мы в основном жили в деревянном доме в поле, и хозяин выдавал нам питание на неделю, а по воскресеньям каждому еще было положено по печенью. Если питание заканчивалось до конца недели, больше нам не давали.

Готовили мы на огне, печей не было. Об одежде заботиться не приходилось, обо всем заботилась хозяйка. Мы носили ботинки-броганы и домотканую одежду. Были женщины, которые пряли и ткали, как сейчас в текстильных мастерских. Я был сапожником. Когда не было работы в поле, я делал обувь. Мы должны были опрятно выглядеть. Если хозяйка ловила нас грязными, она нас порола. У меня до сих пор шрамы на спине. Надо бы вам посмотреть на мою спину, семьдесят пять лет прошло, а шрамы на месте.

В школу я никогда не ходил. Алфавит выучил уже после того, как мне исполнилось девятнадцать. Я ходил в вечернюю школу, а потом к учителю по имени Нельс Отом. Я был первым негром, который стал ходить в церковь по эту сторону линии Мейсона-Дикси. Во времена рабства мы все ходили в церковь для белых, сидели на задах. А после отмены, в 1866-м, они созвали конференцию и решили всю черную паству отпустить на волю. Четыре-пять человек тут, четыре-пять человек там — так что мы связались с нашим проповедником, и я записался первым. Хозяин спросил нашего проповедника, что он от нас получает за проповеди. Мы говорим — ношеные ботинки и одежду. Хозяин говорит: «Да уж, так себе оплата». А проповедник говорит: «Да и проповедник у них так себе».

Про войну я ничего не знал. Знаю только, что она началась в 1861-м, а закончилась в 1865-м, и что было сражение при Виксберге. Это от нас было в двух или трех сотнях миль, но у нас посуда со столов падала, когда взрывались снаряды. Дом ходил ходуном, и даже на таком расстоянии был виден дым.

В гости нам можно было ходить в субботу вечером и в воскресенье. Если кто был женат, то жену можно было увидеть в среду вечером и в субботу вечером, и остаться с ней до утра понедельника, а если ты окажешься не на своем месте в любое другое время, тебя могли поймать патрульные. От этого и пошла песня «Беги, негр, беги, а то поймают патрульные». Иногда какой-нибудь негр сбегал, и тогда по его следу пускали специальных собак. Во времена рабства белые решали, кто с кем будет. Нам просто говорили — иди и спи вот с ней, или с ним. И ты должен был это делать, хотел ты этого или нет.

Когда пришла свобода, хозяин всех нас позвал и сказал, что мы свободны, потом открыл ворота и всех нас выгнал. Мы не знали, что делать — денег ни пенни, идти некуда — так что мы просто вышли и уселись на землю. Минут через тридцать пришел хозяин и сказал, что если мы хотим закончить сбор урожая в обмен на еду и одежду, то он не возражает. Ну и мы все вернулись и закончили сбор урожая, а на следующий год нам отдали половину [урожая]. И вот с тех пор мы работали за половину.

Помню одну песенку из детства:

Cубботним вечером и в воскресенье
Думаю о красивой девушке.
А как приходит утро понедельника —
Белые заставляют меня возвращаться».