Мой папа был свободным человеком — его хозяин освободил его еще до моего рождения, дал ему лошадь, седло и маленький домик.

Когда я была маленькой, моим хозяином был мистер Лефтуидж Картер, а когда его дочь вышла за мистера Уоша Лэнгфорда, хозяин отдал меня ей. Ее звали Клементин. У мистера Лэнгфорда был небольшой магазин, и человек по имени Мобли вошел с ним в долю. Он привел двух своих братьев, и они мистера Лэнгфорда выдавили из бизнеса. Он разорился.

Но пока это все происходило, я ничего не знала и была довольна жизнью. Они ко мне хорошо относились, работать много не заставляли, я все больше озорничала. Один раз я напилась пьяной — вот как это было. У хозяина был бочонок с виски — для торговли. А на постелях тогда были такие оборки — не как сейчас, простыня и все. И вот они положили этот бочонок под кровать, и под оборками его было не видно. А я в этой комнате нянчила маленького мальчика — и как-то залезла под кровать и отпила из бочонка. А потом высунула голову из-под кровати и говорю: «Бу!». Мальчик тот давай хохотать! Я заныриваю обратно, отпиваю еще немного и опять: «Бу!», он опять хохочет. Виски в бочонке было много, и я так еще долго развлекалась. В конце концов голова у меня закружилась, я вылезла с этим бочонком и пошла на кухню, где моя тетя Аделин была кухаркой. Помню, что топала ногами и что-то кричала. Больше меня близко к бочонку не подпускали.

Когда мистер Лэнгфорд разорился и у него собрались отнять магазин, дела пошли совсем плохо. Однажды хозяин послал меня к своему брату. Я пробыла там пару дней, и тут хозяйка велит мне подойти к забору. Там в коляске было двое белых, и один говорит: «Я думал, она покрупнее». Потом спрашивает: «Бетти, а готовить ты умеешь?» Я говорю, что месяца два-три помогала кухарке; он говорит: «Одевайся и приходи — встретимся в трех милях отсюда, за почтой». Я собрала свой узелок, а когда пришла туда, он говорит: «Тебе надо будет поехать в одно место, 26 миль отсюда, будешь помогать готовить в пансионе». Он говорит так, как будто это ненадолго, но когда я забралась в коляску, они рассказали, что мистер Лэнгфорд разорен и теперь ему приходится прятать своих негров, чтобы их не отняли кредиторы. Некоторых он прячет в лесу, но меня он украл у моей любимой хозяйки и продал, чтобы я не досталась кредиторам.

На перекрестке нас ждал хозяин и еще один негр. Это был тоже раб, которого хозяин решил продать — но ему ужасно не хотелось нас продавать, он даже в глаза нам смотреть не мог. Нас затолкали в глубину коляски, чтобы кредиторы, даже если попадутся на пути, нас не заметили.

В конце концов эти торговцы посадили нас с тем негром на поезд и отвезли в Мемфис, а там отвели на невольничий рынок. Это было во время завтрака, и мы там сидели и ждали, пока придет корабль, они его называли «Огайо». С кораблем старика Фабры, который шел перед этим «Огайо», случилась авария, поэтому наш опоздал на два часа. Когда он наконец пришел, на него погрузили 258 негров с мемфисских рынков. Нас загнали наверх, и мы дошли вниз по реке до Виксберга, а там снова сели на поезд и добрались до Нового Орлеана.

Тут я поняла, что потеряла своих и никогда их больше в этом мире не увижу — и не увидела. В Новом Орлеане было три больших работорговых рынка, а от торговцев я слышала, что город был 25 квадратных миль. Мне не особо там понравилось — не люблю большие реки. Мы слышали, что скоро будет большая война, и не понимали, зачем они нас покупают, если нас скоро освободят. Некоторые продолжали покупать негров каждую осень, и нам казалось смешным, что они продолжают хапать, когда скоро придется все отдать.

Там были большие отмели и дощатые заборы вокруг негритянских рынков; часовые смотрели, чтобы негры не сбежали на болота. Некоторых негров просто поймали на дороге — похитили. Таких называли «обозный парень» или «обозная девка». Был один парень-мулат, которого вот так украли на дороге, но его хозяин узнал об этом, приехал и забрал его. Еще была одна швея, ее в этом загоне увидел знакомый, рассказал ее хозяину, тот приехал и забрал ее. Она очень этим гордилась. Ее тоже на дороге заловили. Понимаете, когда им удавалось просто поймать негра и продать, они на этом очень хорошо зарабатывали.

Наконец меня купил полковник Фортескью. Он воевал на мексиканской войне и приехал в Новый Орлеан купить себе рабов. Он отвез меня по Ред-Ривер до Шривпорта, а оттуда на коляске в Либерти, штат Техас.

Полковник был хорошим хозяином. Он разрешал нам держать огороды, у кого-то была свинья или пара кур; кормили нас очень хорошо.

Хозяин был такой человек, что когда людей становилось слишком много, он собирался и переезжал в другое место. Так он из Алабамы переехал в Техас, а потом — в место, которое тогда называли Биф-Хед, а сейчас Гранд-Кейн.

Когда мы приехали в Гранд-Кейн, один негритянский парень запал на одну из наших девчонок, сбежал от своего хозяина и прибежал к нам. Там вокруг леса, и парню удалось оторваться от тех, что за ним гнались. Я слышала, как лают собаки, а он, весь разодранный колючками и окровавленный, забежал на чердак хлопкопрядильни. Собаки уселись у дверей, а мужик, которого наняли, чтобы его поймать, выволок его наружу, бросил в пруд, в котором купали лошадей, и приказал двум своим собакам его схватить. Парень страшно испугался, стал кричать, но собаки здорово его потрепали когтями и зубами. Когда ему наконец удалось выбраться из пруда, он был весь покусан — а когда хозяин узнал, как собачник обошелся с этим парнем, он отказался ему платить.

Я вышла замуж еще до отмены рабства, за Джорджа Фортескью. Нас поженил хозяин, заместо мирового судьи. Но муж погиб в Либерти — на него упало дерево, которое он рубил. Больше я замужем не была.

Я очень обрадовалась, когда наступила свобода, потому что моего трехлетнего ребенка как раз собирались отправить в поле. Их брали совсем маленькими. У меня была еще дочка, Митти, ей еще было рано работать. Не знаю, сколько у меня было детей, иногда я пытаюсь их посчитать. Семеро сейчас живы, но всего было, кажется, четырнадцать.

С неграми обращались очень плохо. Даже когда у нас рождался ребенок, нам разрешали оставаться дома только месяц, и то нужно было чесать и прясть хлопок, а потом идти в поле. К детям нас, мамаш, отпускали по сигналу.

Солдат я видела немало, пока не наступила свобода. Это были демократы — янки я не встречала никогда. Мы, негры, стирали и гладили им одежду. По ночам они шлялись вокруг дома, а мы убегали в кусты.

Когда пришла свобода, мы как раз собирали урожай; хозяин щедро с нами поделился, и мы переехали к Кларкам. После свободы все наладилось, хотя сначала было нелегко — мы не знали, как о себе позаботиться. Но скоро научились.